Торжище брака - Страница 97

Все громко расхохотались. Успокоившись немного, Нина весело продолжала:

— Иногда Эмилий бывает более весел, и тогда им овладевает страсть к музыке. Вам известно, что у него очень приятный голос и он поет с большим чувством. Но в такие минуты он фальшиво поет бесконечные романсы, и я должна ему аккомпанировать.

— Тебе следует просто выгонять его вон!

— Это легко сказать! Он бывает очень суров и не позволяет мне двигаться с места. Но что печальнее всего — это ожидающее нас будущее. По временам он бывает до такой степени слаб, что почти не может держаться на ногах, и тогда делает себе впрыскивание морфия. На короткое время он преображается: к нему возвращается обычная бодрость и оживление, но я не могу себе представить, к чему приведет такое систематическое самоотравление!

Тамара с удивлением заметила, что при этих словах Угарина вспыхнула и быстро переменила разговор.

— Когда ты думаешь ехать в деревню? — спросила она Тамару.

— Тотчас после Пасхи. Магнус уже давно хворает, и доктор надеется, что он поправится на свежем воздухе.

— Кстати, вы знаете, Тамара Николаевна, что я делаюсь вашей соседкой? Я покупаю в Финляндии имение, смежное с вашим! — сообщила Нина.

Видя, что обе молодые женщины вдались в рассуждение о живописной красоте местности и роскоши дома, будущего владения княгини, Угарина предложила им перейти в гостиную, так как хотела встать и одеться.

— Какой болезненный и усталый вид у Кати! — заметила Тамара.

— Через полчаса она придет к нам свежая, как роза. Не удивляйтесь этому, баронесса! Между нами, она тоже делает себе впрыскивания морфия и до того приучила себя к этому яду, что без него, кажется, жизнь готова в ней угаснуть.

— Но ведь это ужасно!

— Да, и вы ничем не убедите ее бросить эти впрыскивания.

Когда через полчаса к ним вышла Угарина, лихорадочный блеск ее глаз и необыкновенное оживление в жестах и словах не оставили в Тамаре ни малейшего сомнения в справедливости того, что передала ей Нина.

Восемь дней спустя после этого разговора Угарина почувствовала себя снова очень нездоровой. Узнав от доктора, что болезнь жены, хотя и мучительна, не представляет никакой опасности, Арсений Борисович решил навестить княгиню. Но истощенное, расстроенное лицо Кати, обрамленное растрепанными волосами, и ее глухие стоны показались ему до того отвратительными, что он поспешно ушел назад. Даже собственный дом стал ему ненавистен. Под влиянием такого впечатления он решил поехать к Лилиенштернам, тем более, что у него была в запасе новость, которая, как он знал, очень заинтересует Тамару.

Угарина провели в небольшой кабинет рядом со спальней баронессы, где он застал своего кузена беседующим с адмиралом.

— Где же Тамара Николаевна? — спросил он, обменявшись рукопожатием с Магнусом и адмиралом.

— Она нездорова и не выходит из комнаты. Баронесса Рабен старается развлечь ее, — ответил барон.

— Надеюсь, болезнь не опасна?.. Баронесса в постели?

— Нет. Она простудилась на кладбище, где пробыла слишком долго, приводя в порядок могилу отца. Два дня ее здоровье очень беспокоило меня, но теперь, слава Богу, ей лучше! Только она очень слаба, и доктор советовал не утомляться.

Князь сел с рассеянным видом, жадно прислушиваясь к тому, что происходит в соседней комнате. Услышав серебристый смех Тамары, он подошел к двери и крикнул сквозь спущенную портьеру:

— Привет дамам!

— Здравствуйте, Арсений Борисович, — весело ответили ему из спальни.

— Можно войти поздороваться с очаровательной больной?

— Отчего же нет, если позволит Магнус, — ответила, смеясь, Тамара.

— Слышишь! — сказал князь, оборачиваясь к своему кузену. — Прибегаю к тебе и прошу твоего разрешения поздороваться с баронессой и немного развлечь, так как ты и адмирал покинули ее!

Насмешливая улыбка скользнула по бледным губам барона.

— Иди, иди! Я знаю, что с тех пор, как ты познакомился с моей женой, мое общество потеряло в твоих глазах всякую цену!

— Фи, какая клевета! Это не по-христиански: давать одной рукой и тотчас же отнимать другой! — возразил князь, исчезая за портьерой.

С каким-то странным волнением вошел Арсений Борисович в святилище очаровательной молодой женщины, которой он все более и более увлекался.

Это была обширная комната, обтянутая голубой шелковой материей, с мягкой мебелью, так и располагавшей к отдыху. На туалете, задрапированном дорогими кружевами, стояло большое зеркало в серебряной рамке, с гербом Лилиенштернов. На стене висели портреты Ардатова и Кадерстедта.

Большая лампа под белым абажуром нежным светом освещала ближайшие предметы, оставляя в таинственном полумраке остальную часть комнаты. Молодая женщина лежала на кровати в роскошном батистовом пеньюаре. Арсений Борисович быстро подошел к ней и поцеловал протянутую ему маленькую ручку. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что Тамара поправляется. Никогда еще она не казалась ему такой обольстительной, и его сердце сильно билось, когда, поздоровавшись с госпожой Рабен, он сел в кресло, стоявшее в ногах кровати, и устремил свой пылающий взор на молодую женщину.

Тамара скорее почувствовала, чем увидела этот страстный взгляд.

— Расскажите нам что-нибудь, кузен. Ведь вам всегда известны все новости, — сказала она, чтобы нарушить тягостное молчание.

— У меня есть для вас новость, даже очень интересная, только я боюсь, как бы она вас не взволновала!

— Пустяки! Рассказывайте, я вовсе не так впечатлительна.