С этого дня Эвелина заняла место у изголовья больной, день и ночь ухаживала за ней с настойчивостью материнской любви, оспаривая у смерти ее добычу. Магнус был в страшном отчаяньи. Он всей душой привязался к молодой девушке. Отказавшись считать ее своей, он, тем не менее, считал невозможным жить, не слыша ее свежего и серебристого смеха и не видя чистого сверкающего взгляда. Кроме того, отказ Тамары был выдержан в такой форме, что в глубине души он питал надежду, что когда-нибудь она изменит свое решение. По десять раз в день барон посылал справляться о состоянии ее здоровья.
Несмотря на предсказания доктора, находившего ее состояние безнадежным, Тамара не умерла. Молодость и сильный организм взяли свое. Благодаря внимательному уходу трех самоотверженных друзей она вернулась к жизни, и через несколько дней после свадьбы Угарина доктор объявил, что она вне опасности. Князь узнал эту новость еще до своего отъезда за границу, и вздох облегчения вырвался из его груди. Что же касается Магнуса, то он чувствовал себя совершенно счастливым: надежда и радость наполнили его душу.
Между тем выздоровление Тамары подвигалось чрезвычайно медленно, и главной причиной было угнетенное состояние души молодой девушки. Лежа целыми часами на кушетке, она погружалась в свои мрачные грезы, смотря, как на насмешку судьбы, на свое возвращение к жизни, которая была ей противна и уже так страшно утомила ее. Она всей душой стремилась перейти в невидимый мир, и вот, когда уже была так близко от него, двери вечности снова захлопнулись перед ней!.. К чему?.. С какою целью?..
Эвелина с грустью наблюдала за состоянием своей бывшей воспитанницы. Ее огорчала горечь в каждой фразе Тамары и жесткое и презрительное суждение о людях.
Когда силы молодой девушки немного восстановились, госпожа Эриксон стала подумывать о возвращении в Стокгольм, куда призывали ее многочисленные обязанности.
Однажды вечером, за восемь дней до своего отъезда, она села около дивана, на котором лениво растянулась Тамара, и сказала, крепко поцеловав ее:
— Уже давно, дорогая моя, я собираюсь поговорить с тобой серьезно. Теперь ты уже достаточно поправилась, и наш разговор не утомит тебя.
— Ты хочешь побранить меня, тетя? — спросила Тамара.
Госпожа Эриксон улыбнулась.
— Разве ты чувствуешь, что заслужила это? Нет, я не стану бранить тебя, дитя мое, но постараюсь исправить то, что пошатнуло в тебе случившееся несчастье. Твоя душа больна. Ею овладели чрезмерная гордость и полное отвращение ко всему. Поддавшись этим чувствам, ты уже не видишь в людях ничего, кроме жадности к деньгам и низости. По временам меня пугает беспощадность, с которой ты судишь всех встречающихся людей. Ты избрала ложный путь! Никогда не найдешь ты покоя душе своей, пока будешь создавать преграду между собой и обществом. Конечно, ты много страдала, и совершенно верно, что в жизни встречается больше зла, чем добра! Но все-таки осуждать огульно все человечество недостойно развитого ума. В массе злых встречаются и бескорыстные, великодушные сердца, которые со всеми вместе осуждаются тобою. Поверь мне, дитя мое, недостаточно с достоинством переносить несчастье и твердо идти по узкой тропинке долга и добродетели. Мы должны в минуты испытания сохранять свежесть сердца и любовь к ближнему. Старайся снисходительнее относиться к ошибкам и заблуждениям людей, и зло меньше будет тревожить тебя. Ты станешь жалеть их, а не осуждать.
Тамара поникла головой.
— Ты, конечно, права, тетя! Наш всемогущий Творец и наши друзья из невидимого мира проповедуют этот закон любви и прощения, и я, без сомнения, была бы более счастлива, если бы могла подняться до этого учения, делающего для нас нечувствительными личные обиды. Но что же делать, если мне это не по силам? Все, что я встречаю, все, что я вижу, возбуждает во мне только презрение и отвращение!
— Очевидно, мой друг, что среда, в которой ты живешь, вредно на тебя действует. Это необходимо изменить. Вот что мы с Иваром решили. Во-первых, я увезу с собой детей, которым тоже необходима перемена обстановки. Бесспорно, Фанни и Шарлотта прекрасные и верные женщины, но все-таки они не более чем служанки. Я заметила, что знания и манеры Оли и Гриши оставляют желать лучшего. Сама ты не можешь заниматься ими, этому мешают и твоя работа, и твое душевное состояние. Ты сделалась слишком нервна и раздражительна. У меня же они будут чувствовать себя гораздо лучше и получать рациональное воспитание.
Тамара страшно побледнела.
— Как! — вскричала она. — Ты хочешь, чтобы я осталась здесь одна, возложив на тебя все заботы о детях?
— Нет, я не оставлю тебя здесь, хотя и не могу сейчас увезти отсюда, — ответила с доброй улыбкой Эвелина. После такой ужасной болезни было бы опасно далекое зимнее путешествие; но в апреле, я полагаю, тебе можно будет приехать к нам в Стокгольм. Если ты хочешь, можешь даже насовсем остаться у нас, так как муж пишет мне, что ему удалось выхлопотать для тебя работу на осень. Кроме того, ты можешь заменить ему Эрика, уехавшего на два года в Германию и Италию для изучения живописи. Мы заживем по-прежнему, и наша любовь излечит твое сердце.
Слишком взволнованная, чтобы говорить, Тамара бросилась в объятия подруги своей покойной матери, так умно решившей все затруднения. Да, в этом тихом убежище ее душа найдет, наконец, покой! Ей жалко только расставаться со своим крестным отцом, с баронессой и… и с Магнусом. Но, во всяком случае, это был бы лучший выход.
Через несколько дней после своего возвращения в Стокгольм госпожа Эриксон была чрезвычайно удивлена приходом старого Юстина, камердинера Олафа Кадерстедта. Прерывая свои слова слезами, старик объявил, что его господин умирает. Уже в продолжение нескольких месяцев силы его со дня на день ослабевали. Он не вставал более с кровати, и было очевидно, что приближался последний час. Прошлой ночью, дежуря у больного, Юстин заметил, что тот вдруг сильно заволновался и произнес имя Свангильды; думая, что барин бредит, старик не осмелился его беспокоить. Но немного погодя больной подозвал его и спросил, не знает ли он адреса господина Эриксона. Получив отрицательный ответ, он приказал утром же, наведя необходимые справки, попросить госпожу Эвелину навестить его, так как ему необходимо переговорить об очень важных вещах.